Пепел пенсионной реформы стучит в сердца парижан
Еще в январе премьер-министр Элизабет Борн представила законопроект, предполагающий повышение пенсионного возраста с 62 до 64 лет. В четверг власти Франции приняли этот законопроект, причем сделали это без голосования в парламенте, прибегнув к помощи статьи 49.3 конституции страны. Правда, процесс изменений будет медленным. Правительство намерено повышать пенсионный возраст на три месяца в год с 2023 года, так что он достигнет 64 лет только в 2030 году. Тем не менее, принятое решение вызвало гнев.
- Advertisement -
Пенсионная реформа крайне непопулярна. Когда 4 марта Французский институт общественного мнения опубликован данные соцопросов, согласно которым только 32% французов поддерживают реформу, это ни для кого не стало неожиданностью. Но в таких ситуациях мнение большинства не слишком беспокоит руководство.
Поднялась волна протестов, организованных преимущественно профсоюзами. За последние два месяца прошли восемь общенациональных забастовок и сотни уличных манифестаций, причем в некоторых случаях число участников выступлений (по всей стране) могло достигать миллиона человек. Ночь с четверга на пятницу была наполнена яростными столкновениями. Как сообщают журналисты, полиция применила водометы, а в ответ на нее обрушился град камней. Хотя, сложно сказать, кто начал насилие первым.
Франция — единственная страна Европы, где все еще теплится дух 1968 года и тех других — бесчисленных французских революций и восстаний, от Первой Коммуны Парижа и «бешенных”* времен великой французской революции, до Коммуны 1871 г и забастовок революционных синдикалистов** в начале 1900-х. «Сопротивление снизу» проявляется здесь не в виде бессмысленных действий вроде вандализма американских «анархистов» и группировок «антифа», и не в форме расово окрашенных погромов и бунтов за и против BLM, а в виде забастовок и социальных протестов (иногда насильственных), связанных с реальными социальными проблемами. В данном случае, идут протесты против пенсионной реформы Макрона, против попытки поднять пенсионный возраст с 62 до 64 лет.
Конечно, есть огромная разница между, с одной стороны, Парижской Коммуной — автономным муниципальным органом власти, чьих делегатов собрания секций могли отозвать в любой момент, органом, захватывавшей власть и собственность крупных компаний и, с другой стороны, требованием, обращенным к государству — не поднимать пенсионный возраст. И все же дух парижских коммунаров появляется во Франции примерно раз в 5−10 лет, как было во время выступлений желтых жилетов в 2018 году. Всякий раз эти «размышления о насилии» (так называлась ставшая знаменитой в начале 20 века работа французского философа Жоржа Сореля) в сочетании с практикой прямого действия ненадолго тормозят или немного ограничивает курс правительства, направленный на ухудшение условий труда. В то же время эти действия никогда не ломают систему как таковую, поскольку она грамотно построена.
Система построена на власти партийной верхушки — лоббистов крупных компаний и ведомств — в оболочке удивительного явления, называемого «представительной демократией». Раз в четыре года можно выбрать правящую партию, сменив одну группу лоббистов корпораций и ведомств на другую. В перерывах победители принимает любые решения и законы. У избирателей нет системы регулярных собраний и реально действующего права отзыва и замены делегатов в любой момент, когда им не нравится то, что делают эти делегаты. С другой стороны, владельцы миллиардных состояний могут влиять на принимаемые политические и законодательные решения своими деньгами. Здесь нет ничего или почти ничего от народовластия, в отличие, скажем от Древних Афин с их властью регулярных народных собраний и прямым постоянным контролем последних над избираемым Советом стратегов. Называние представительной системы «демократией» в отличие от Афин, является странным искажением. Но данное искажение создает у большинства иллюзию, что они на что-то влияют во время выборов.
По внешнему контуру систему защищают силовики. Однако защита в лице профсоюзного руководства и левых парламентских фракций даже более надежна. Она не позволяет недовольству социальных низов, смутно осознающих, что их обманывают, принять наиболее радикальные формы.
Социальные протесты во Франции, часто очень большие и переходящие в столкновения с силовиками, не могут прорваться через заслон из руководства профсоюзов и левых партий — руководства, интегрированного в систему. Партийные руководители левых (как, впрочем, и правых) и профсоюзные чиновники получают хорошие оклады и полностью легальны. Они не заинтересованы в смене системы или в социально-классовой революции. Ведь последняя может угрожать их материальным привилегиям и власти. Пока не возникнет сильное движение рабочей автономии, т.е. самостоятельное движение работников, освободившееся от влияния левых партий и профсоюзов, капиталистической экономике и политической системе страны вряд ли что-либо угрожает. Как ни странно, ее настоящий и лучший охранник — левые партии и профсоюзные чиновники. Во Франции и по всей Европе они бесчисленное множество раз тормозили революционные процессы, сводя все дело к компромиссам.
Французский философ Ги Дебор, чьи идеи опирались на представления сторонников рэтекоммунизма (коммунизма рабочих советов), один из тех, кто сумел в какой-то степени повлиять на события французской революции 1968 года — на Красный май. Тогда, в 1968-м, рабочие Франции начали всеобщую забастовку, в которой приняли участие по разным оценкам от 10 до 14 миллионов человек. В некоторых случаях забастовщики создали на предприятиях выборные рабочие комитеты или советы и самостоятельно организовывали производство. Одновременно студенты Сорбонны захватили университет. Однако позднее вмешались профсоюзы и левые партии. Использовав все свое влияние, они смогли захлопнуть ворота предприятий перед носом революционных активистов. Забастовка свелась к требованиям по росту зарплаты, направленным к собственникам и государству, хотя изначально могли ставиться более глубокие задачи. Ценой небольших экономических уступок, которых профсоюзы добились от хозяев заводов, они уговорили трудовые коллективы вернуться к работе (и так происходило всегда).
Ги Дебор писал: «Нужно лишь признать сложность и размах задач революции, которая стремится к установлению и сохранению бесклассового общества. Она может с достаточной легкостью начаться повсюду, где автономные пролетарские собрания не будут признавать никакой другой власти, кроме собственной, и ничьей собственности, где, ставя свою волю выше любых законов и специализаций, они ликвидируют разделение людей, рыночную экономику и государство. Но победа будет одержана лишь тогда, когда революция наступит повсеместно, не оставив ни пяди земли существующим формам общества отчуждения. И тогда мы вновь увидим Афины и Флоренцию, открытые для всех, раскинувшиеся по всему мировому пространству, которые, победив своих врагов, смогут с радостью посвятить себя подлинным разногласиям и бесконечным столкновениям исторической жизни».
Но современная Франция далека от таких идей. Поэтому ни о какой социальной классовой революции там сегодня речь не идет. Трезвая оценка этих событий основана на понимании того, как работает система. Мечты Ги Дебора, скорее всего, и на этот раз не реализуются. Профсоюзы выпустят пар в ходе кратковременных забастовок (хотя кое-где они могут длиться несколько недель), которые не несут угрозы системе. Затем, возможно, профсоюзы договорятся с правительством о незначительных уступках в вопросах пенсий или в чем-то другом. Однако любопытно, что среди всех европейских стран, пожалуй, только Франция в настоящее время выступает в роли генератора наиболее массовых социальных протестов, которые порой принимают радикальные формы.